Драконов-полукровок не бывает.
Райо произнес это едва ли не раньше, чем выучился говорить; собственно, это и были его первые слова – а вовсе не «мама» и «дай», как у прочих. Он не проронил ни звука лет до пяти, и соседи решили, что мальчик от рождения нем, а дар понимать зверей и птиц ему дан в утешение. Небеса ведь добры к увечным? Мало-помалу все привыкли к тому, что у малыша редкое чутье на ложь, что он знает, когда сменится погода и когда мать вернется с покоса, что он всегда услышит и верно сделает все, о чем ни попросишь – а что не ответит, так то разве беда? И потому его слова о драконах были как гром с ясного неба: никто и не думал вникать, что именно сказал ребенок – все удивились, что он вдруг заговорил.
А небо в тот день и правда было ясным. Оно осталось ясным, даже когда налетела гроза – гроза без туч, молний и стучащих по крыше капель. Над деревней всего лишь основательно громыхнуло – но стоящий на пороге Райо был мокрым до нитки и до ужаса серьезным. Голос с непривычки дрожал, но свою первую фразу он произнес так убежденно, как будто ему открылась конечная истина. Как будто он думал одну эту мысль с момента своего первого шевеления в утробе – и вот, наконец, додумал.
Дед с бабкой ахнули и бросились обнимать внука. А мать украдкой заплакала.
Драконов-полукровок не бывает.
Учитель старался сказать это как можно мягче – дети ранимы, особенно когда дело касается их любимых героев – но выдержка его подвела. Ли Анэри не жаловался на отсутствие воображения и потому живо представил, каково это: провести ночь с драконом, а потом выносить и вырастить чудовище, плод извращенной страсти или принуждения. Примерил на себя, чего стоит заглядывать в глаза ребенка, которому чуждо все человеческое, и, засыпая, гадать – проснешься ли назавтра живым…
От мыслей его затошнило. Полуэльф – еще ладно, даже ожидаемо; полуорка тоже можно принять – но полудракон? Извечный людской враг, совершеннейшая мерзость и дикость!
Видимо, часть эмоций отразилась на его лице и в голосе, потому что нескладный подросток, задавший вопрос – как там его? а, Райо! – тут же выбежал из класса, размазывая брызнувшие из глаз слезы.
«Выплачется – забудет», - мудро рассудил Ли Анэри и продолжил урок.
Райо и впрямь забыл. Сразу, как только увидел, чем забавляются прогульщики Нут и Нао. Близнецы подкараулили кошку с котятами, загнали в угол и теперь развлекались тем, что прицельно метали камни. Два комочка пуха уже не шевелились, еще четверо с писком жались к взъерошенной матери. Кошка рычала, не переставая: будь она одна, она бы исцарапала врагов и убежала, но как быть с котятами? Она не могла выбрать и унести одного, обрекая остальных на смерть, и не могла закрыть собой весь выводок.
Кошачий крик походил на человеческий плач. Кровь из разорванного уха, из раны в боку алела на шерсти россыпью гранатовых бусин. Светило солнце. Дети счастливо смеялись.
Райо не помнил, как ударил Нао – всерьез, от души, с желанием не образумить, а убить. Не помнил, как мальчик упал на траву, скорчившись и держась за живот. Не помнил ошарашенного взгляда его брата. Зато отлично помнил горячую упругость кошачьих тел, запах ткнувшейся в лицо земли – и боль от рассекшего бровь камня.
…Он так никому и не сказал, что после драки его кожа почти утратила чувствительность. Ожог, затрещина, материнская ласка – все это теперь ощущалось одинаково. Как касание ночного ветра, гуляющего среди обледеневших скал.
Драконов-полукровок не бывает.
Он это даже не выкрикнул – выплюнул. В желтовато-зеленых глазах пенилось бешенство. Лютт сглотнул: на миг ему показалось, что приятель сейчас кинется на него – и разорвет голыми руками.
– Ну-ну. Остынь, - выдохнул он, с опаской глядя в искаженное гневом лицо. – Не бывает, так не бывает. Может, еще подеремся из-за глупой сказки?
– Ладно. Уговорил.
И слабая, чуть смущенная улыбка, растопившая ледяной ком внутри.
А ведь его честно предупреждали, что парень слегка не в себе. Хотя… где в этой глуши сыскать проводника, от которого можно не ожидать ножа в бок на первой же ночевке? Райо и предательство казались чем-то настолько далеким друг от друга, что и представить было смешно. А уж как он отыскивал заросшие тропы и договаривался с хищниками… расскажи кому – не поверят! Хотя рассказывать Лютт и не думал: он не хотел проводнику неприятностей. Хватит с него и того, что сваливается само – волей Неба да, быть может, в силу исключительной «везучести».
Лютт уже, в общем, и сам привык к неожиданностям. Две седмицы наедине с Райо подарили ему бешеного волка, оползень, уснувшую в сапоге змею и град величиной с серебрушку – даже синяки еще не сошли. Так что когда они останавливались на ночлег в крохотной лесной деревушке, он уже не волновался, а меланхолично прикидывал, чего они еще не пробовали. Пожар или наводнение? Наводнение или пожар?
Огонь и вода пришли рука об руку. Молния подпалила хижину по соседству, запоздавший ливень остудил уголья, превратив их в грязно-серую кашу. Райо, кинувшийся спасать запертых дома малолеток, был покрыт пятнами копоти, и такой же темный узор таял на запрокинутом к небу лице старшей из девочек.
«Да брось ее. Она же не дышит», – сказал кто-то из селян и настойчиво потянул обмякшее тело из рук.
На самом Райо не было ни ожога, ни царапины. Смывая грязь, по щекам текли слезы пополам с дождем, а голос звучал тускло, как у мертвеца.
– Почему? – с хрипом выдавил он, стиснув кулаки. Не у людей спросил – у грозы, у богов, у самого мироздания.
– Потому что она хотела, чтобы сначала ты вытащил младших. А сама угорела, – терпеливо, как ребенку, объяснил ему Лютт. И долго смотрел, как блекло-зеленые глаза наливаются слепящей желтизной – на фоне темного леса и неба, на фоне пепелища, дождя и грязи. Вспыхивая, изменяясь. Окончательно переставая быть человеческими.
С этого дня на лице Райо обосновалась замызганная повязка, которая, на самом деле, мало что скрывала.
Драконов-полукровок не бывает.
Едва держащийся на ногах дровосек, пожелавший послушать сказку, пьяно хихикнул и подсластил пилюлю:
– Но врешь, браток, ты складно, этого не отнять!
Пожалованный за вранье золотой – неслыханная, невозможная щедрость – жег руки, но обоим надо было что-то есть и платить за крышу над головой. К середине осени они с Райо перебрались в город, чтобы скоротать зиму, и жили тем, что Лютту удавалось стащить или получить за нехитрые труды: переноска тяжестей, сопровождение приезжих и потешные небылицы. Приятеля принимали за калеку и подавали, кто что мог: без руки жить еще худо-бедно можно, а вот поди проживи без глаз!
Райо не отказывался. Казалось, он вообще не замечает, что с ним происходит, блуждая где-то в глубинах себя. Лютт, как мог, старался его растормошить, но одного желания тут было недостаточно: требовалась ответная готовность стать своим в этой подворотне, городе, мире – а ее-то как раз и не было. Но тем большую ценность приобретали редкие моменты, когда Райо не возражал немного побыть живым – для него, Лютта. Улыбка и разговор искупали все тяготы, выпавшие и еще грядущие, но в глубине души Лютт знал: время их дружбы на излете. Совсем скоро их дороги разойдутся – уже навсегда.
Судьба явилась в образе кольчуг и кривых мечей степняков, взявших город в осаду. Помощи ждать было неоткуда, припасы подходили к концу. Кочевникам оставалось дождаться, пока голод, холода и болезни покосят защитников, а потом получить свой приз на серебряном блюде.
Все было решено. Но в последнюю осеннюю луну, когда заморозки оторочили ветви серебряным мехом, а молчаливая угрюмость горожан сменилась весельем обреченности, в сумрачные небеса взлетел дракон. Жадно потрескивающее пламя мигом разогнало орду и досыта накормило воронов, ликующий полет победителя заставил жителей поверить, что все будет хорошо – если и не как встарь, то как-нибудь по-другому. Лютт смотрел на черную зеркальную чешую, отражающую свет звезд, на изгибы мощного тела и нестерпимо сияющие золотые глаза – и читал в драконьем танце все тот же рефрен.
Драконов-полукровок не бывает.
Они или умирают людьми, или встают на крыло.
